В российских тюрьмах, СИЗО и колониях находятся сотни заключенных, которых обвиняют в «терроризме» и «диверсиях» за антивоенные поджоги и порчу железнодорожного оборудования. Несмотря на отсутствие пострадавших, они, как правило, получают огромные сроки.
Рассказываем, почему не всех авторов акций прямого действия признают политзаключенными, почему поджог военкомата не подходит под определение «теракта», и почему поддерживать фигурантов таких дел — очень важно.
Например, поджоги военкоматов, релейных шкафов и порча другой важной для войны инфраструктуры.
Некоторые из них признаны «Мемориалом» политзаключенными. Но признание человека политзаключенным — долгий и сложный процесс.
«Внесение в список политзаключенных — это аргументированное утверждение о том, что узник соответствует критериям международного Руководства, которое мы используем. При обвинениях в преступлениях, которые и в демократическом обществе являются преступлениями, аргументированное высказывание невозможно без знания фабулы и доказательств обвинения. Чаще всего их можно узнать только после завершения следствия, а то и после вынесения приговора», — говорит Сергей Давидис, руководитель проекта «Поддержка политзеков. Мемориал».
Согласно критериям «Мемориала», если человек, совершил насильственное правонарушение против личности без крайней необходимости, либо совершил преступление против личности или имущества на почве ненависти, то он не может быть признан политзаключенным.
Тем не менее, даже если человек не включен в список политзаключенных, «Мемориал» не отрицает, что его могли лишить свободы неправомерно и по политическим мотивам.
Тенденция переквалификации поджогов с «умышленного уничтожения или повреждения имущества» (ст.167 УК РФ) на «терроризм» (ст. 205 УК РФ) началась с начала полномасштабного вторжения в Украину.
По мнению правозащитного проекта «Зона солидарности», такие акции не содержат в себе обязательный признак «терроризма» — «устрашение населения»:
«Можно ли говорить об “устрашении населения” при поджогах военкоматов? Мы считаем — нет. Людей устрашают война, принудительная мобилизация, страх смерти близких, но не поджоги военкоматов. В реакциях и комментариях людей мы видим какие угодно реакции — от поддержки до ненависти к “врагам России” — но не страх.
С “устрашением населения” тесно связан другой важный квалифицирующий признак — “создание опасности гибели человека”. Мы не будем фантазировать и просто возьмем статистику: на конец декабря 2022 года по подсчетам “Медиазоны” было совершено 77 антивоенных поджогов — ни в одном случае никто не пострадал.
О других признаках — например, “цели дестабилизировать деятельность” военкомата — в ряде случаев можно говорить положительно. Но без других составляющих “террористического акта” — в первую очередь “устрашения населения” — поджог военкомата не будет являться таковым».
Можно привести в пример дело Дмитрия Лямина, которого «Мемориал» признал политзаключенным. В марте 2022 года Лямин бросил в здание военкомата три бутылки с зажигательной смесью, из которых загорелась только одна. В результате частично обгорело внутреннее стекло и рама одного из окон. При попытке поджога никто не пострадал.
На следующий день его арестовали по обвинению в покушении на умышленное повреждение имущества. После того, как в дело вмешалась ФСБ, обвинение переквалифицировали на статью о «теракте». По мнению правозащитников, действия Лямина не выходят за рамки значительно более легкой статьи об умышленном уничтожении или повреждении имущества. Также у Лямина не было мотива «устрашить население» — он протестовал против российской агрессии в Украине.
Что касается статьи о диверсии, ее применение, на взгляд «Зоны солидарности», тоже неуместно:
«Дело в том, что диверсия должна быть направлена на подрыв экономической безопасности или обороноспособности страны. Но те, кто поджигают электрооборудование на железной дороге, как правило, хотят подорвать не экономическую безопасность или обороноспособность, а наступательный потенциал российской армии, что, конечно же, не равно обороне.
Квалификация поджогов на железной дороге по статьям 205 (террористический акт) или 281 (диверсия) зависит только от двух факторов: фантазии следователя и того, какое ведомство расследует дело».
Люди, которые оказались в заключении после антивоенных акций, часто становятся жертвами пыток. Особенно это касается тех, кого обвиняют в «терроризме».
«После прихода Путина по делам о терроризме есть четкая установка — применять пытки в любом случае, даже если подозреваемый или обвиняемый во всем сознается. Цель этой установки — сарафанным радио передавать информацию о том, что, если вы замешаны в террористической деятельности, к вам в любом случае применят самые страшные пытки», — говорит Иван Павлов, адвокат и основатель «Первого отдела».
Пытки недопустимы в любом случае, даже если у следствия есть реальные основания подозревать подозревать в преступлении. А в «показаниях», данных под пытками, нет никакой ценности.
Помимо пыток, антивоенные заключенные сталкиваются с оказанием медпомощи, давлением со стороны администрации, отказами в звонках и встречах с близкими и прочими нарушениями прав.
Из-за того, что акторов антивоенного протеста часто судят по статьям о «терроризме» и «диверсиях», это накладывает стигму. Люди боятся помогать «террористам», к ним могут хуже относиться другие заключенные и сотрудники учреждений ФСИН.
Некоторые из осужденных за антивоенные действия — жертвы провокаций. В новостях о диверсантах часто фигурируют анонимный заказчик или организация, которые предложили совершить поджог за вознаграждение. Если следствие решает, что диверсию совершили по заданию, например, Легиона «Свобода России» или другой запрещенной в РФ организации, могут добавить статью об участии в террористической организации (205.5 УК) или госизмене (275 УК).
В материале «Вот так» правозащитник Иван Асташин говорит, что, заявляя о проплаченности поджогов, ФСБ не подтверждает свою версию ничем, кроме слов самого обвиняемого:
«Допустим, в приговоре написано, что человек якобы получил деньги и в показаниях он об этом говорит. При этом нет никаких переводов, ничего. Получается, как при Сталине, явка с повинной — царица доказательств. Случаи, когда поджог не был осуществлен, а человека задержали якобы во время подготовки, мы считаем провокацией российских спецслужб».
Также о провокации могут говорить ситуации, когда человек приходит к месту совершения диверсии, а там его уже ожидают силовики.
Яркий пример такой ситуации — дело политзаключенной Валерии Зотовой, которую приговорили к шести годам колонии за «покушение на теракт». По версии следствия, она по заданию украинских спецслужб собиралась поджечь пункт сбора помощи мобилизованным в сельской администрации в Карабихе. Своими планами она делилась с «подругой», которая в действительности была внедренным агентом ФСБ. Правозащитники считают, что с самого начала переписку с Зотовой могли вести сотрудники ФСБ.
Человека могут осудить за приготовление к преступлению или покушение на него.
Приготовлением считаются поиск орудий и соучастников для его совершения, сговор с кем-либо и иное умышленное создание условий для совершения преступления, если при этом оно не было доведено до конца по не зависящим от обвиняемого обстоятельствам. Покушением считают умышленные действия человека, направленные на совершение преступления, если при этом оно не было доведено до конца по не зависящим от лица обстоятельствам.
За «приготовление» наказание не может превышать 1/2 от максимального срока, а за «покушение» — не более 3/4.
Таким образом, можно получить серьезный срок за диверсию или теракт, которые не произошли.
Включение в список политзаключенных «Мемориала» дает человеку больше международного внимания. Так как у многих из «диверсантов» и «террористов» нет такого статуса, оглаской их дел и оказанием помощи занимаются низовые инициативы и отдельные активисты.
Поэтому особенно важно поддерживать людей, к историям которых не приковано всеобщее внимание. Пишите им письма, участвуйте в сборах на защиту, распространяйте информацию об их делах.
Да, им можно и нужно оказывать поддержку, в том числе писать письма — сообщать новости, подбадривать, отправлять открытки.
Важно: в октябре 2024 года Конституционный Суд указал, что перевод денег человеку, который еще не осужден, но обвиняется по террористической статье, может быть квалифицирован как финансирование терроризма. Но, как правило, деньги на защиту и передачи для фигурантов дел о «терроризме» или «экстремизме» собирают через их близких/группы поддержки/правозащитные организации.
Подробнее о помощи внесенным в реестр Росфинмониторинга читайте в нашей памятке.