«За несколько лет я превратился в чудовище»: как работают тюремные психологи

Как становятся тюремными психологами

Получить образование пенитенциарного психолога можно в трех вузах — в ОГУ им. И.С. Тургенева и двух профильных вузах ФСИН. Подойдет и обычное психологическое образование и даже полное его отсутствие, если вы проявите «склонность к психологической работе и по своим индивидуальным качествам способны ее выпол­нять» после профессиональной переподготовки.

В системе можно работать гражданским, вольнонаемным сотрудником, но чаще всего психологи и врачи выбирают получить воинское звание, надеть погоны. Это обеспечивает им прибавку к зарплате за звание и выслугу лет, социальные льготы, стаж «год за полтора» и раннюю пенсию.

Зарплаты тюремных психологов зависят от региона и конкретного учреждения. Так, на сайтах вакансий сейчас ищут специалиста в исправительный центр №1 в Ачинске за 67 тысяч рублей в месяц на полный рабочий день, в Екатеринбурге и Волгограде — за 50 тысяч.

«Безусловно, попадаются люди, которые отучились на психолога, а куда после этого пойти — было непонятно. Тут им знакомые предложили войти в систему ФСИН в качестве психолога, они и пошли. При этом, они не хотят работать непосредственно с людьми. Их задача — получить звание и быстрее выйти на пенсию», — рассказывает бывший член ОНК по защите прав человека в местах принудительного содержания в одном из регионов России, имеющий психологическое образование.

«Я не могу сказать, что психологи, которые идут работать в колонии — это люди, которые предали свою профессию или не хотят помочь заключенным. Это совершенно не так. Даже если это очень грамотный специалист, он все равно сильно ограничен в ресурсах. У него масса заключенных и никаких условий для нормальной работы психолога», — говорит Асмик Новикова, эксперт фонда «Общественный вердикт» .

Бюрократия против людей

После распада СССР Россия взяла курс на демократизацию. Ради сближения с Западом власти стали внедрять прогрессивные практики в разные сферы жизни. ГУЛАГ должен был остаться в прошлом, поэтому новая система исполнения наказаний стала делать вид, что исправляет преступников, а не расправляется с ними. Так во ФСИН появилась психологическая служба.

«Психологическая служба — одна из самых загадочных, странных и непонятных структур внутри системы. Эта служба как бы есть. И она работает. Много работает. Однако в случае ее отсутствия ничего не поменяется. Ни на йоту. Зачем она нужна? Прописана во всяких официальных приказах», — пишет в своей книге «Семь лет в Крестах» Алексей Гавриш, психиатр, проработавший семь лет в самом известном следственном изоляторе Санкт-Петербурга.

Теоретически пенитенциарные психологи должны помогать человеку адаптироваться к тюремным условиям, следить за его психическим состоянием, предугадывать попытки суицида и членовредительства, проводить личные консультации и готовить заключенного к будущей жизни на свободе. Помимо обязанностей в отношении зеков, психолог должен не менее восьми часов в месяц уделять профессиональному самообразованию. По крайней мере так прописано в инструкциях. Там же описана и нагрузка на одного психолога:

• в воспитательных колониях — 100 человек (персонала и осужденных);
• в исправительных колониях и тюрьмах — 300 человек (персонала и осужденных);
• в следственных изоляторах — 350 человек (персонала, осужденных, подозреваемых и обвиняемых).

В 2019 году в учреждениях уголовно-исправительной системы работали больше 3,3 тысяч психологов. 433 006 человек содержалось в СИЗО, тюрьмах и колониях на 1 января 2023 года. ФСИН редко обновляет статистику, поэтому данные разнятся по годам. Но даже по этим данным, получается, что на каждого пенитенциарного психолога в России приходится примерно по 131 заключенному. На самом деле, еще больше, потому что не все психологи занимаются заключенными и персоналом. Некоторые работают в научно-исследовательских институтах: обобщают полученные от коллег данные и внедряют «инновационные технологии психологической работы с осужденными».

Острая нехватка сотрудников приводит к тому, что в большинстве своем психологи видят «клиентов» через экран компьютера и в качестве основного рабочего инструмента используют массовое тестирование.

«Штатная численность психологов и устройство современных колоний в России таковы, что это исключает нормальную, современную работу. Тестирование позволяет за один раз охватить большую группу людей, но это не психологическая помощь. Дело даже не в том, что они [психологи] запрограммировано плохие, просто тюремный психолог — это скорее дополнение к отделу кадров, нежели специалист, который может своевременно и грамотно помочь человеку», — рассказывает Новикова.

«Психологической работы как таковой нет, это бумажная работа. И из-за этого у психологов отсутствует опыт. Он же сам по себе не появляется. Психологи работают с этими бумажками, пишут красиво, без ошибок. Но при этом у них опыта работы с людьми его нет», — говорит бывший член ОНК.

Заведующая психологической лабораторией в одной из отдаленных колоний рассказывает «Холоду», что не видит больших проблем в отсутствии психологического опыта у коллег, ведь главное, чтобы документы были в порядке и отчеты сдавались вовремя. По ее мнению, большинство методик, которые применяют психологи в работе с заключенными, не требуют специальных знаний. На групповую терапию она набирает людей вне зависимости от того, нужна им помощь или нет: «Программу вести мне все равно надо, потому что требуют, чтобы было проведено».

На сайтах и в социальных сетях учреждений ФСИН часто встречаются отчеты о таких групповых занятиях и тренингах, арт-терапии, спортивных мероприятиях. Бывший член ОНК называет большинство из них профанацией: «Для отчетов такие мероприятия одноразово делаются. Но нужно понимать, с кем это делается? Это те [заключенные], которые хотят быть поближе к администрации. Их соберут, арт-терапию устроят, фотографий наделают, отчет напишут. Осужденные же? Осужденные. А какие это осужденные никто не говорит. Понимаете, для фотографий, для отчетности этих мероприятий полно. Нужно же как-то обосновывать существование психологической службы».

Владимир Рубашный, экс-начальник психологической службы УИС Республики Татарстан, рассказывает, что для проведения любых психокоррекционных методик требуется специальная подготовка и практика. Большинство пенитенциарных психологов, по его мнению, не проходили обучения по использованию таких методик: «Используют пресловутого Люшера (цветовой тест Люшера – методика исследования личности, разработанная швейцарским психотерапевтом Максом Люшером – Прим. «Перого отдела»). Восемь картинок разложили и уже все о человеке знают: и к самоубийству склонен, и к побегу. Это неправомерно».

Заложники системы

У психологов сложная система подчинения, по сути, они подчиняются всем и сразу. Начальники психологических лабораторий при исправительных учреждениях ответственны перед:

• начальником отделов Управления по воспитатель­ной работе с осужденными;
• начальником отдела Управления по работе с личным составом;
• заместителями начальников территориальных органов УИС по кадрам и воспитательной работе;
• начальником исправительных учреждений или след­ственных изоляторов.

Профессиональная этика обязывает ФСИН-психолога сохранять в тайне информацию, полученную от обратившегося лица. На деле система подчинения не оставляет камня на камне от этой профессиональной этики.

«Они [психологи] заложники уголовно-исправительной системы. Они будут выполнять то, что им скажет система, иначе работать там не будут. Поэтому они на стороне уголовно-исправительной системы, ни на стороне обратившегося осужденного, ни на стороне консультируемого сотрудника. И самое главное, никакой этики пенитенциарного психолога на деле не существует», — рассказывает Владимир Рубашный.

«Психологи всегда присутствуют на разных комиссиях, но их голос не имеет никакого веса. Поэтому они всегда поддерживают администрацию. Какое тогда доверие со стороны осужденных и подследственных к этим психологам? Зачем им вообще с ними разговаривать?», — говорит бывший член ОНК.

Во время ареста Саша Скочиленко написала письмо «Черте» о тюремной психологической и психиатрической помощи: «В СИЗО-5 есть два штатных психолога, весьма специфических. Одна предложила мне консультацию, но не смогла организовать для нее комфортной и конфиденциальной обстановки, а вместо этого предложила “пошептаться в коридоре”. Потом она призналась: “Наша основная задача — выяснить, почему вы расклеили ценники”. То есть ее задача — не психологическая помощь человеку, а помощь следствию. Как можно сформировать доверие к такому психологу?». 16 ноября 2023 года Сашу приговорили к семи годам колонии за «фейки» о российской армии.

Принудительная помощь

В уголовно-исправительном кодексе написано, что психологическая помощь заключенным оказывается только с их согласия. Несмотря на мнимую добровольность, заключенные зачастую вынуждены участвовать в тренингах и консультациях, ведь от заключения психолога может зависеть изменение условий режима содержания. Если человек отказывается от психологической помощи, администрация может расценить это как нежелание работать над собой и отсутствие готовности к законопослушному образу жизни.

«Несколько осужденных мне говорили, что не могут доверять психологу, ведь от него зависит решение, пойдет ли он в штрафной изолятор, пойдет ли он досрочно на освобождение и так далее. Они говорят: “Мы будем стараться психологу врать для того, чтобы нас отпустили пораньше”», — рассказывает Анна Каргапольцева, руководительница пермской общественной организации «Выбор».

Владимир Рубашный говорит: «В воспитательную работу включена деятельность психолога. “А ты посещаешь психолога? Молодец!” Люди вынуждены его посещать. Это не их прямое решение изменить себя или ситуацию. Это просто часть игры уголовно-исполнительной системы в отношении осужденных».

Подглядывающие и подслушивающие

В своей книге Алексей Гавриш рассказывает об особенностях проведения приема: «Мы вели прием только с открытой дверью и только в присутствии еще хотя бы одного человека. Обычно санитара, реже — любопытного корпусного или оперативника, который проявлял нездоровый интерес к нашей работе. Это важно. У любого контакта между заключенным и сотрудником должен быть свидетель».

Точно так же работают и психологи женщины. Бывший член ОНК рассказывает, что примерно 80% пенитенциарных психологов — женщины. В мужской колонии или тюрьме женщина не может находиться один на один с заключенным. Её должны сопровождать сотрудники ФСИН. В 2020 году в российских тюрьмах содержалось 92,7% мужчин и 8,1% женщин. Получается, что в большинстве случаев в уголовно-исправительной системе при посещении психолога отсутствует приватность.

«Очень важный момент — это доверительные отношения между психологом и человеком, который обращается за помощью. Если психолог женщина, а заключенный — мужчина, то консультация и общение психолога с заключенным будет происходить при охране. Мне кажется, это просто анекдот. Представляете, вы приходите на консультацию к психологу, а у вас зрители и слушатели?», — рассказывает Асмик Новикова.

С ней соглашается и бывший член ОНК: «В кабинете сидит женщина-психолог и осужденный, но за дверью должен быть сотрудник мужского пола. А у этого сотрудника мужского пола, который за дверью сидит, у самого куча обязанностей и всяких разных задач, которые ему поставило его руководство. И вот он постоянно теребит [психолога]: “Ну когда ты уже закончишь? Мне надо бежать, ну сколько можно? Ты когда уже?”».

Пошел на промзону и повесился

За 2019-2020 годы в тюрьмах, колониях и СИЗО умерло 2842 человека. 561 из них покончили жизнь самоубийством. Последний известный случай произошел 4 февраля 2024 года. В иркутском СИЗО-1 нашли повешенным Тахиржона Бакиева, которого жестоко пытали и изнасиловали шваброй в ИК-6 Иркутской области. Родственники и правозащитники уверены, что Бакиева или убили, или довели до самоубийства.

В своем последнем письме Тахиржон писал: «Сотрудники иркутского ГУФСИН и оперотдела колонии постоянно мне угрожали, оказывали психологическое давление, называли “терпилой», пытались довести до суицида. Говорили, что Агапов (бывший начальник ИК-6 Алексей Агапов. В феврале 2023 года приговорен к пяти годам колонии за пытки — Прим. «Первого отдела») мне этого не простит — он заработал себе [звание] подполковника, а из-за меня у него накрылась карьера».

Асмик Новикова считает, что Бакиев был «очевидным и выразительным объектом для работы психологов в колонии»: «Он просто не понимал, как ему жить дальше. И повесился. Человек был подвергнут жестоким пыткам и продолжал отбывать наказание, психологи должны были им заниматься. Тем не менее суицид не был предотвращен. Даже попытки суицида не были вовремя зафиксированы».

Психологическая работа с заключенными, которые пережили пытки, не ведется. Такая строчка в должностных инструкциях пенитенциарных психологов просто отсутствует. Все потому, что в России говорить о пытках не принято.

Масштаб бедствия частично можно оценить по сообщениям в медиа и докладам правозащитников. «Проект» писал о том, что в 334 учреждениях ФСИН из 923 заключенные жаловались на пытки. Правозащитный проект «Команда против пыток» установил 323 случая пыток за время своей работы. Скорее всего, фактов пыток намного больше, потому что проект присутствует всего в шести регионах России.

«Все скрывается, никто об этом говорить в колонии не будет. У нас применяют физическую силу правомерно, в соответствии с требованием закона. У нас же так же все говорят, правильно? ГУЛАГ никуда не делся. <…> ШИЗО и пытки, ШИЗО и пытки. Только так можно человека на место поставить по мнению сотрудников уголовно-исправительной системы. Договариваться с осужденными — это проявить слабость. Как можно договариваться с человеком, который не человек для тебя, логично?», — говорит Владимир Рубашный.

Экс-начальник психологической службы УИС Республики Татарстан объясняет, что профилактика суицидов в условиях тюремного заключения практически невозможна в том числе из-за большого количества осужденных, которых вынужден вести один психолог.

Если человек пытался покончить с собой, но его удалось спасти, его ставят на профилактический учет и наблюдают за ним более пристально, нежели за остальными. Еще одна причина, по которой заключенного могут взять на контроль — это плохие известия за пределами колонии.

«Можно продиагностировать 185 раз, но если человеку пришло плохое письмо из дома — жена изменила или ребенок умер — и цензура это письмо не прочитала, то об этом никто не узнает. А она может не прочитать. Объем писем большой. Или цензура прочитала и пришла к психологу. Психолог [говорит]: “Да, точно” и ставит его на учет. А что это изменило? Он пошел на промзону и повесился там», — говорит Владимир Рубашный.

Жизнь в колонии или тюрьме становится намного тяжелее, когда человека ставят на профучет. «Он должен будет приходить отмечаться через полчаса-час. Мол, он живой, здоровый. Вы понимаете, самоубийство можно осуществить в течение 5-6 минут. Пойти повеситься или вскрыть вены. И, естественно, учет никак не поможет. А то, что он вынужден отмечаться — это целая проблема. Положат его в таком месте, где ему каждый час сотрудник будет фонариком в лицо светить и смотреть он там жив, дышит? Жизнь в катастрофу превращается. И так в колонии несладко. А благодаря психологам замечательным она еще этим усложняется», — рассказывает Владимир Рубашный.

«Контролеры каждый час выстраивали нас вдоль стенки и фотографировали. А ночью, через каждые два часа, включали свет, снимали одеяло и фотографировали. Рядом, на табуретке лежали наши большие портреты, как надгробные памятники. Ночью всегда горел свет. Восьмичасового, непрерывного сна, как гарантирует УИК не было никогда, не только у СКП (склонных к побегу — Прим. «Первого отдела»), но и у остальных, кто спал в секции, не имеющих этот профучет», — рассказывает бывшая заключенная Ульяна Хмелева.

Социальные уроды

Помимо работы со спецконтингентом, психологи должны уделять время и персоналу ФСИН. В задачи психолога входит отбор кандидатов на службу, помощь в адаптации молодых сотрудников, индивидуальные консультации для сотрудников и их семей, профилактика суицидов, проведение тренингов и многое другое.

Новикова говорит, что работа с сотрудниками колоний, тюрем и СИЗО важна, потому что «люди, которые работают в закрытой зоне, находятся в той же самой среде, что и заключенные. Их социальная среда, круг общения и постоянные коммуникации — в очень герметичной социальной реальности, которая состоит из тюремной культуры».

«В больницах бывает эффект госпитализма — это когда люди находятся долго в закрытом учреждении, то они капсулируются. Примерно то же самое происходит и с сотрудниками. Поэтому, конечно, для них какие-то программы поддержки, реабилитации тоже нужны. И все это делают тюремные психологи», — рассказывает Новикова.

Про эффект госпитализма пишет в своей книге и Алексей Гавриш: «Основой для развития госпитализма как феномена является ответственность. Длительное нахождение в системе позволяет атрофироваться этому органу. Сначала через силу, переступая через себя, человек отказывается от личной, внутренней свободы в пользу тех, “кто все за нас решит”. <…> Мне сложно говорить о других структурах, но тюрьму я наблюдал, изучал и был ее частью целых семь лет. И с полной ответственностью могу заявить: и зеки, и сотрудники — это социальные уроды, инвалиды».

Тюремные психологи должны заниматься профилактикой выгорания среди сотрудников. «Каким бы он [сотрудник] нравственным и добрым и позитивным ни был, тюремная среда его все равно изменит. От этого никуда не денешься. И это нормально. Это профессиональная деформация как и в любой профессии. С ней тоже должны психологи заниматься, чтобы ее купировать», — говорит Владимир Рубашный.

Алексей Гавриш пишет: «…за несколько лет, где-то самостоятельно, где-то под присмотром коллег, я превратился в чудовище. Наглого, циничного, беспринципного урода, которому были побоку и судьбы людей, и должностные обязанности, и служебный долг. Меня интересовало только одно: как выполнять свою работу так, чтобы все думали, что я тружусь, не покладая рук, а по факту делать как можно меньше или вовсе класть на все что только можно. Где-то делегируя полномочия подчиненным, где-то ловко избегая заданий руководства, где-то просто забивая». Очевидно, что с психиатром «Крестов» не проводилась никакая психологическая работа по профилактике профессиональной деформации.

В зону ответственности психологов входит и профилактика самоубийств среди сотрудников СИЗО, колоний и тюрем. ФСИН очень не любит делиться статистикой, поэтому последние данные о количестве суицидов среди служебного персонала можно найти только за 2019 год. Их было 180.

Зачастую сотрудники совершают самоубийство из-за острых конфликтов и сильного напряжения в профессиональной и семейной жизни. К суицидам может привести сильный психологический кризис, причиной которого могли стать экстремальные ситуации, напряженные условия работы, необходимость применения табельного оружия или несоответствие служебного и социального статуса сотрудников.

Обобщенный портрет сотрудника УИС, который покончил с собой, выглядит так: «Молодой человек 20-35 лет, получивший среднее образование, занимающий должность инспектора охраны СИЗО, исправительной колонии или тюрьмы, со стажем работы от одного года до пяти лет, женатый, имеющий детей, испытывающий острые материальные или семейные трудности, замкнутый, агрессивный, эмоционально неустойчивый, злоупотребляющий алкогольными напитками, не обладающий достаточными навыками адаптивного поведения и разрешения конфликтов».

«Если сотрудник придет к психологу, то психолог сразу побежит в отдел кадров и скажет: “У этого человека проблема, он может совершить самоубийство”. Все. У него могут оружие отобрать, а могут и вообще сказать “до свидания” и выдавить из системы. Сотрудник поэтому никогда не пойдет [к психологу]. Сотрудник с другом пойдет бутылку водки выпьет. А лучше две. Вот такая у него психотерапия», — рассказывает Владимир Рубашный.

Выход в другой мир

1 января 2024 года вступил в силу закон «О пробации». Пробация — это программа помощи бывшим заключенным: тем, кто вышел на свободу, кому сложно адаптироваться к новой жизни, найти работу или учебу. Закон разделяет пенитенциарную и постпенитенциарную пробацию.

Пенитенциарная пробация готовит людей к жизни на воле, когда они еще отбывают наказание. Подготовка к выходу на свободу должна начаться не позже девяти месяцев до истечения срока наказания. Постпенитенциарная пробация занимается по сути тем же самым, только с бывшими заключенными.

Пенитенциарная пробация, как ее определяет закон, существовала и раньше. В инструкциях среди обязанностей тюремного психолога есть и «осуществление психологической подготовки осужденных к освобождению от отбывания наказания, оказа­ние им помощи в ресоциализации».

«Ресоциализация — это в первую очередь психологическая помощь. После того, как человек фактически побывал в аду, у него [присутствует] посттравматика. И у нас этим никто не занимается. Естественно, это все фикция. Социальный работник спросит: “Куда пойдешь работать, а место работы есть? Где тебя трудоустроят? А жилье у тебя есть?”. Вот и вся работа. Никакой реальной подготовки к освобождению. А это для человека кризис, это огонь как сложно. Понимаете, он просидел там 15 лет. И ему выходить в другой мир. За 15 лет мир стал другим. У нас Путин только не меняется, а мир-то меняется», — говорит Владимир Рубашный.

Бывший член ОНК рассказывает: «В задачах у психологической службы стоит в том числе подготовка к освобождению. Но если человек никак себя не проявлял, не совершал правонарушений, чаще всего психологи его не знали, не видели и характеризуют, конечно, положительно. Как будто у человека все в порядке. Подготовка должна быть, но ее как таковой нет. Это могут быть формальные беседы, заполнение анкеты: “Тебе есть куда пойти? Есть ли у тебя окружение?”. Еще пару десятков вопросов могут задать, но они чисто формальные. Никакой практической пользы от этих бесед нет».

Не время для психологов

Одна из самых главных проблем психологической службы — это ее подчинение ФСИН. Получается, что психолог в погонах не может помочь ни заключенным, ни сотрудникам, так как зависит от отдела кадров и замначальника исправительного учреждения.

Одно из решений — вывести медицинскую и психологическую службы из подчинения уголовно-исполнительной системы. Несколько лет назад представители ФСИН даже говорили, что готовы передать Минздраву медицинскую службу и совсем скоро начнут переговоры. Но дальше заявлений дело не зашло. Второй вариант — отдать психологическую службу на аутсорс, открыть двери в исправительные учреждения гражданским специалистам.

«Нужно полностью вывести медслужбу из системы ФСИН и передать Минздраву. И под этой рамкой создавать современную более грамотную психологическую службу. Нужно по-другому выстраивать отношения с психологами не из системы ФСИН», — говорит Новикова.

Вторая серьезная проблема — нехватка сотрудников. Психологи перерабатывают, вечно заполняя отчеты и журналы. В результате у них не хватает сил на то, ради чего психологическая служба и создавалась — помощь осужденным.

«Все выгоревшие, все в бумажной работе. От них постоянно что-то нужно, их постоянно кто-то дергает. Они очень выгоревшие, людененавистные. Быстрее бы закончился рабочий день, убежать домой кушать готовить, сериальчик посмотреть, пива попить», — говорит бывший член ОНК.

В 90-е Россия создала психологическую службу во ФСИН, чтобы походить на прогрессивные европейские демократии. С тех пор многое изменилось, теперь Европа — один из главных врагов России, марионетка в руках США. А система исполнения наказаний недалеко ушла от сталинских лагерей.

«Психологическая служба на самом деле никому не нужна. Это чужеродное тело в уголовно-исправительной системе. Мы живем в ГУЛАГе. А в ГУЛАГе психолог не нужен. Вы можете два часа своей профессиональной деятельности, своей души, положить на то, чтобы общаться с осужденным. До слез на консультации доходит, он рассказывает про свои действия, свое прошлое. А потом выходит, его дубинкой по жопе хлещут и говорят: “Давай, иди в камеру”. Где два часа моей жизни?», — заключает Владимир Рубашный.

 

Лизавета Цыбулина